«Хроническое умирание – это реальность». Врач-реаниматолог рассказал, почему люди стали чаще болеть и что чувствует человек на грани жизни и смерти. Инструкция: Что делать, если близкий человек — в реанимации

Доброе утро, меня зовут Евгения enia . В этом году я провела в больнице более 3-х месяцев, из них более 2-х недель - в реанимации.

Итак… Реанимация. Или по-другому «отделение интенсивной терапии». Туда переводят тех, кому нужна собственно «интенсивная терапия», недоступная в обычном отделении.

Там имеются в наличии совершенно другие лекарственные препараты, аппаратура и неограниченный доступ к лаборатории (для анализов) и персонал.

Там совершенно другой мир. Все на порядок чище, строже, жестче… и серьезнее. Там не лежат с простыми диагнозами или на обследование потому что «что-то в боку кольнуло». Если вы в реанимации, значит есть угроза жизни и все очень серьезно.

Но обо всем по порядку.

В реанимацию вас привозят голыми. Совсем. Обручальное кольцо и нательный крестик тоже надо будет снять. С собой брать ничего нельзя… Телефоны, книги или любые другие развлечения - все это остается в отделении. Сестра заботливо соберет ваши вещи в большой пакет, а особые ценности уберет в сейф. Но это уже без вас. Если вам сказали, что переводят в реанимацию, то повезут без промедления… с ветерком. Максимум, что вы успеете - это раздеться.

Поступив в реанимацию вас моментально опутают проводами. В комплекте идет установка подключичного катетера (для обычных капельниц), чаще с тройником, чтобы одновременно могло капать сразу из нескольких баночек, спинальная анестезия (инфузии в позвоночник) для обезболивая и не только, датчики на грудь для определения сердечного ритма (не помню, как они называются), манжета на руку (для измерения давления) и мочевой катетер (до кучи… ибо о том, чтобы вставать и ходить в туалет в таком комплекте проводов речи, естественно, нет). И это только «базовый пакет». В случае с более серьезными или просто специфическими проблемами, там есть еще два десятка разных приборов, которые могут к тебе подключить.

Приборы - это тихий ужас реанимации!!! Они все время пищат! Негромко, но уверенно, постоянно. На разные тона и лады. С разным темпо-ритмом и громкостью. Кто-то отчитывает чей-то сердечный ритм, кто-то сигналит о давлении, кто-то просто поет какую-то неведомую мне песню не затыкаясь… И так 24 часа в сутки! И если одну пищалку отключили, значит скоро подключат другую! Это постоянное звуковое сопровождение буквально сводит с ума.

Палаты в нашем отделении были на четверых человек. Мужчины и женщины, старые, молодые, тяжелые и не очень - все вместе.

— Здесь нет места стеснению. — сказали мне в первый раз. И я это запомнила.

В каждой палате есть медсестра. Она находится в помещении почти постоянно. И постоянно она чем-то занята. Ни минуты она не сидит на месте. То меняет кому-то капельницы, то берет какие-то анализы, то заполняет какие-то документы, то поправляет постели, то ворочает бабок, чтобы у тех не образовывались пролежни. Каждое утро всех больных обязательно моют специальными гигиеническими средствами и меняют постель.

Персонал в реанимации специфический… Эти люди, и врачи, и мед сестры, кажутся жесткими и даже почти что бессердечными. Они разговаривают официальными цифрами и диагнозами, и диалог ведут в стиле «дважды два четыре». Сначала такое отсутствие человечности удручало, но потом я поняла, что это всего лишь маска… Стоило мне однажды разрыдаться, как успокаивать меня пришла даже зав. Отделением. Просто по-человечески… Вся их черствость - не более чем защитная реакция, чтобы не сойти с ума в этом ужасе.

Самое страшное в реанимации - это пациенты! Кто-то стонет, кто-то кричит, кто-то бредит, кто-то блюет, кто-то хрипит, кому-то делают клизму, а кто-то просто тихо умирает на соседней койке. Ты засыпаешь под тихие стоны бабушки-соседки, а когда открываешь глаза, ее уже увозят, накрыв простыней… и это происходит постоянно, вокруг тебя, в непосредственной близости. И это очень страшно…

Каждый новый пациент вызывает большой переполох. Врачи слетаются к нему со всего отделения, опутывают проводами капельниц, делают разные процедуры. Кому-то капилляр в нос, кому-то промывание желудка, а кому-то и интубирование. Все это рядом, здесь, с тобой… Все это в спешке, потому что счет на минуты, потому что следом привезли еще одного пациента и его тоже нужно спасать, сейчас, в эту минуту… и нет возможности нажать на паузу! И все это в любое время дня и ночи… С ярким освещением и музыкальном сопровождением десятка приборов, сигналящих на разные лады…

А еще в реанимацию не пускают посетителей. И ты лежишь в полном информационном вакууме, опутанный проводами, с дикой головной болью (несмотря на все обезболивания) от пищащих приборов, в окружении стонущих и бредящих и считаешь минуты, когда тебя выпустят из этого ада…

Но когда ты видишь, как у человека на койке напротив, который еще вчера был не в состоянии дышать самостоятельно, убирают трубку из глотки, а на следующий день переводят в обычное отделение, ты понимаешь, ради чего все это…

Там действительно делают все, чтобы спасти жизни… Хоть и без лишних реверансов.

В этом году я лежала в реанимации 6 раз! Но даже 1 раз - это слишком много!!!

Никогда туда не попадайте.

Если у вас есть вопросы, пожалуйста, задавайте их в комментариях!

С диагнозом инсульт, её на "скорой помощи" доставили в реанимацию Боткинской больницы, её ещё называют "шоковой" реанимацией. Левая половина тела Татьяны к тому времени полностью онемела. Первые часы пребывания в реанимации она не помнит, точнее помнит так смутно, что рассказывать о них не стала, чтобы ничего не напутать.

А вот последующие три дня врезались ей в память, похоже на всю жизнь, - психолог по профессии, Татьяна привыкла обращать внимание на "детали":

"Это такое место - НЕ КАК ВЕЗДЕ. Такого в жизни не представишь, как это все можно перенести. Рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки лежали четыре абсолютно голых человека. Простыни с них упали, и никто эти простыни и не думал возвращать на место. Справа - бабулька голая, рядом мужик голый. Потом я заметила, что и я голая, попросила прикрыть меня. "Тут все голые", - таков был первый хамский ответ".

Жестокость и безразличие московских медиков в Боткинской больнице Татьяна видела своими глазами, и каждый раз переживала за своих новых "соседей". Вот привозят мужчину, громко говорят: "У него рак и инсульт", кто-то в ответ "остроумно" замечает: "Ну так чего мы будем с ним возиться?»

Инсульт у Татьяны не подтвердился, - это была ишемическая атака. С каждой минутой она чувствовала себя все лучше, и поэтому всё происходящее вокруг неё воспринималось особенно красочно.

Вот привезли "мальчика" (Татьяне около 40 лет - прим. автора) после автомобильной аварии. Он не мог говорить, но был в сознании. К нему подходит доктор, смотрит на сопровождающие документы и "выдаёт": "Я видел его снимки, у него многочисленные кровоизлияния. Парню вообще не выбраться, ну, может чуть-чуть восстановится, но будет калекой на всю жизнь".

"Я видела, что мальчик этот всё слышит, и всё понимает. У него после визита этого врача давление скакнуло до 160. Я потом ночью разговорилась с одной из медсестёр, мне хотелось понять: как можно было так поступить с этим мальчиком, как они могут так себя вести? Я говорила с медсестрой, говорила, сказав ей, что вижу, что у них тяжелая работа, а она: "Нам без разницы: живой он или мертвый – такая работа, что нам всё равно - живые вы или нет".

Как сбежать из такого места? Никак! Как сообщить, хотя бы, "на волю", что творится вокруг? Никак! Пользоваться телефонами в реанимации запрещено. Муж Татьяны навещал её каждый день, то есть просто подходил к двери отделения и по громкой связи общался не с женой, а с безымянным "автоответчиком", который говорил общие фразы о состоянии здоровья пациента.

Тут нужно особо отметить, что Татьяна попала в реанимацию в тот самый день, когда рано утром впервые отправила свою 9-летнюю дочь в детский лагерь. Весь первый день в больнице ей очень хотелось позвонить, узнать, как у ребенка дела, поздравить с днем рождения - все уж так совпало в тот день, но не тут-то было.

Обстановка вокруг никак не способствовала выздоровлению. Вот кто-то захотел попить, - медсестра набирает воду из под крана и несёт стакан с "живительной влагой" больному.

"Пожилая женщина рядом со мной кричала: "Давайте я вам квартиру отпишу, только помогите!" Вы представляете, до чего надо было довести человека? А за мальчиком ухаживали. Подготовка к обходу – его и подмоют, и причешут. У него и холодильник был с домашней едой, к нему и папу с мамой пускали, а все остальное время так не ухаживали - могли и крикнуть: "Давай ешь!" Бабушка сумасшедшая постоянно кричала, справа – шизофреник. И все время нарушают правила: проходила медсестра, спрашивает: "Что у него?" Другая отвечает: "Не могу ему вколоть..." - "Будем считать, что вкололи!" Или другая история - без ведома врача вкалывали снотворное старушке (для себя – чтобы не орала) - бабулька постоянно звала на помощь. Два человека в коме, нас в палате - шестеро. Один дедушка умирает. Все медики уходят на час – люди орут от страха, но никто на это не обращает внимания. Там правило простое - ты либо выживешь, либо – нет", - говорит Татьяна.

Татьяну в реанимации не оставляла мысль: "Что происходит?" Одна из медсестёр ей объяснила: "Реанимация - это для молодых, – мы же не можем дать молодильных яблочек или эликсир жизни".

В реанимации люди очень часто ведут себя неадекватно - от страха, от лекарств, которыми их пичкают. При этом, кто-то вырывает катетеры, кто-то кричит. Медперсоналу, действительно, приходится туго. Татьяна рассказала нам, как одна из медсестёр подошла к "кричащей бабушке" и надела ей на лицо кислородную маску со словами "Молчи, сука, молчи!"

На следующий день пришёл врач и тоже начал орать на эту бедную старушку...

Зафиксировать всё происходящее на пленку невозможно, - телефонов-то ни у кого нет. И камер видеонаблюдения в палатах реанимации тоже, ПОЧЕМУ-ТО, нет. Везде есть - в коридорах, обычных палатах, а в реанимации камер нет. Почему? - спрашивает пациентка.

Нам кажется, что не надо лукавить, придумывая ответ на этот вопрос. Камер нет, чтобы "в случае чего" у правоохранительных органов и родственников не было никаких доказательств неправомерных действий медперсонала. Не пускать родных в реанимацию - тоже выгодно, хотя кого-то пускают, как следует из рассказа Татьяны о "мальчике" в её палате.

"С тобой могут сделать что угодно, но связи нет, и ты ничего не можешь делать. Я считаю, что я в этой реанимации сама спасла себя от смерти. Там всех привязывают к кровати: руки, ноги. У меня была привязана только одна рука. У меня астма, инвалидность 3-ей группы, а мне поставили капельницу с глюкозой. Я посмотрела на часы – через 5 минут начинаю задыхаться. Начала звать на помощь, потом сорвала капельницу, и слава Богу! Через час пришла медсестра. Я прошу, чтобы позвали доктора. "Он занят! Из-за глюкозы ты бы не задохнулась, не смеши!" Они все обращаются к тебе, почему-то, на "ты"... Потом пришёл доктор, сообщил медсестре, что «не все астматики переносят глюкозу», медсестра оправдалась тем, ЧТО НЕ ЗНАЛА, что у меня астма...", - вспоминает Татьяна.

Надо заметить, что далеко не весь медперсонал в реанимации № 35 Боткинской больницы ведёт себя одинаково. Татьяна рассказала нам про молодого медбрата, который выполнял все просьбы больных, следил за своим внешним видом и даже внешнем видом пациентов.

Однако, общая практика, по словам нашей собеседницы, далека от регулярного использования одноразовых перчаток при проведении процедур, медицинские шапочки медсёстры надевают только перед обходом врачей, лекарства и еду дают не по графику...

В приватных разговорах с Татьяной многие сотрудники реанимационного отделения говорили, что... НЕНАВИДЯТ СВОЮ РАБОТУ, что не знают, куда идти работать, потому что взяли кредиты, ипотеки...

Но самое главное, - все как один медики признавались, что работают в реанимации, потому что... в обычных отделениях больницы "работать труднее". Другими словами, обслуживать больных, находящихся в беспомощном состоянии, всем проще!

Кстати, еще в прошлом году Минздрав России разработал памятку для родственников, посещающих пациентов в отделениях реанимации и интенсивной терапии. Информационно-методическое письмо было направлено в регионы с пометкой "для неукоснительного исполнения".

Памятка эта разработана во исполнение поручения президента РФ Владимира Путина по итогам "Прямой линии", состоявшейся 14 апреля 2016 года.

Однако родственников до сих пор не пускают в реанимацию. Теперь понятно - почему.

Кстати

Редакция "НИ" с нетерпением ждет официальных ответов от Департамента здравоохранения Москвы и руководства Боткинской больницы: почему не исполняются поручения Президента? И когда в наших реанимациях будет открыт доступ родственников? И установят ли там камеры видеофиксации? (во многих детских садах они уже есть - и никто не жалуется).

Моей маме дважды "посчастливилось" попасть в реанимацию. В первый это было в январе 2002 года – срочно требовалась процедура гемодиализа, но были рождественские праздники, и мы с трудом положили ее в МНИИ скорой помощи им. Склифосовского, в реанимацию острых эндотоксикозов. Надеялись, что все будет хорошо, поскольку заплатили обслуживающему персоналу. Кроме того, мама сама была врачом, и оставалось надеяться, что хотя бы из уважения к коллеге относиться к ней будут нормально.
К сожалению, все было ровно наоборот. Мама весь день безуспешно просила, чтобы к ней пододвинули ее собственную тумбочку, где были еда и лекарства – медикаменты нужно было обязательно принимать, а при процедуре гемодиализа требуется плотно кушать. Однако сестры вместе с праздно тусующимися студентами-медиками постоянно пили чай и даже не думали к ней подходить. Каким-то чудом к 6 часам вечера ей удалось «заловить» медсестру и наконец поесть.
Затем наступило "время судна" – но сначала его не хотели приносить, а затем невозможно было кого-то допроситься его унести. Рядом с нею лежала женщина, страдающая болезнью Дауна, которая, увы плохо реагировала на просьбы. Впрочем, совершенно здоровый сестринский персонал реагировал подобным же образом, и неудивительно, что запах в самой реанимации был смесью испражнений и лекарств. К счастью, мама была еще крепка здоровьем и все это вынесла.
Но прошло полгода, маме опять стало плохо, и мы были вынуждены пройти этот путь еще раз. На этот раз мы попали в 52 ГКБ, отделение 1-й нефрологии. Когда маму переводили в реанимацию из обычного отделения, то она, памятуя о первом разе, умоляла пустить к ней дочь. В этом нам было отказано. На другой день утром я позвонила в дверь реанимации. Ко мне вышел медбрат. Я спросила, можно ли мне принести домашнюю еду и покормить маму самой, так как "бывает, что к больным вообще никто не подходит". "И не кормят?" - спросил он издевательски. "И не кормят". "И не поят?" - опять таким же тоном, и закрыл передо мной дверь.
… Мне удалось прорваться к маме лишь однажды. Она уже не могла держать в руках ложку и попросила меня ее покормить. Оказалось, что она уже долгое время не ела, поскольку некому было ей в этом помочь. Я узнала от других больных, что в реанимации есть одна очень хорошая санитарка, которая за плату кормит домашней едой, так что один день маму удалось покормить. Но назавтра ко мне вышла грязная, пропитая сестра, от которой несло перегаром.
Мама умерла в этой реанимации.
Эта ситуация, как вы понимаете, не могла оставить меня равнодушной. Я многое узнала с тех пор. Выяснилось, что такое положение в наших больницах - сплошь и рядом. Почему не хотят допускать близких родственников к тяжелым больным, находящимся в реанимации? Думается, что вовсе не потому, что там "стерильный режим" или, как мне объяснили, "есть некоторые процедуры, которые я не должна видеть". Скорее чтобы никто не видел, как работает, а точнее, не работает медперсонал, насколько плохо стерилизуются инструменты (в той же 52 ГКБ один больной заразился вирусным гепатитом и умер). Добавлю, что я хотела устроиться в больницу санитаркой, то есть ухаживать не только за мамой, но и за другими пациентами - меня не взяли. И при этом они говорят о нехватке персонала и о том, что никто не идет на такую работу.
В данный момент на сайте www.reanimatsiya.narod.ru проводится акция, цель которой - добиться допуска к реанимационным больным близких родственников. Что необходимо не только с точки зрения самого ухода за больным, но и как возможность умирающему человеку (а большинство находящихся в реанимации пациентов относятся именно к этой группе) быть не одному, т.к. момент смерти самый страшный в жизни, и оставлять его одного - бесчеловечно, не даром, если человек находится в сознании, он всегда зовет близких перед смертью.
Составляется коллективное письмо в Минздрав и комиссию по правам человека при президенте РФ. Цель этого письма - создание комиссии, которая бы пересмотрела положение о реанимациях и отменила бы существующий запрет на посещения родственниками тяжелых больных (кстати, раньше этого запрета не было). Для того, чтобы письмо имело силу, необходимо как можно большее количество жалоб и просто подписей.
Если вы испытали сами или были свидетелями случаев плохого обращения или недостаточного ухода за реанимационнымы больными, опишите свою ситуацию с указанием времени и больницы.
Если вы просто согласны с необходимостью допуска близких родственников к реанимационным больным и готовы поставить свою подпись под нашим письмом, пишите на [email protected] . Обязательно укажите свои координаты, по которым с вами можно будет связаться впоследствии, когда письмо будет готово. Так как действительны только собственноручные подписи, сделанные ручкой.
Нам очень нужна ваша помощь!

Спустя пару минут начинаешь понимать: жизнь идет и здесь, только очень, очень тихо. Вот аппарат какой-то мигает кнопочками. Вот кто-то тяжело, протяжно вздохнул. Неслышно ходят люди в зеленых халатах. Не сразу видно, что некоторые из них - не медики, а посетители. Краем глаза замечаю, как двое помогают мужчине лечь поудобнее, как что-то говорит женщина мужчине на другой койке. Но на шаг отойдешь от постели пациента - и ни звука не слышно.

Вдруг в этой немыслимой тишине остро понимаешь фразу «вопрос жизни и смерти». Теперь она будет ассоциироваться у меня не с трубками и капельницами, а с этой буквально осязаемой тишиной.

Состояние тяжелое, стабильное

Я в реанимации всего лишь как любопытствующий журналист, но едва осмотревшись, начинаю размышлять: что же чувствуют люди, которые сутками лежат в этой неподвижной тишине? Что чувствуют их близкие по другую сторону, за закрытой дверью?

«Чтобы понять это, попробуйте посидеть, а лучше полежать в закрытой комнате сутки», - советуют и врачи, и сами пациенты, и их родные. Без всякой связи с внешним миром.

«Самое страшное - это не иметь возможности увидеть близкого человека, - рассказывает мне Елена, у которой муж лежит в реанимации уже почти три недели. - Ты понимаешь, что ему плохо, даже не просто плохо, он в тяжелом состоянии. И конечно, врачи делают все возможное, а ты не врач и ничего сделать не можешь, только подержать за руку... как же это важно!»

Алексей, муж Елены, подключен к ИВЛ, он не говорит, только переводит глаза с меня на жену. Затем теребит ее руку, и по его страдальческому взгляду становится понятно: он не хочет, чтобы жена отвлекалась на кого-то постороннего. Он хочет, чтобы эти недолгие два часа, которые выделены на общение, она была только с ним.

«Полтора года назад муж лежал в реанимации в другой больнице, - продолжает Елена чуть позже, уже в коридоре. - Тогда дверь передо мной захлопнулась, сказали: „Состояние тяжелое, звоните завтра“. А до завтра надо еще дожить и не извести себя всякими мыслями. Назавтра звоню, опять: состояние тяжелое стабильное. А что конкретно - неизвестно, думай, что хочешь.

Через несколько дней удалось упросить медсестру передать мужу записочку. Потом еще одну. Алексей потом рассказывал, что эти записочки для него были как доказательство, что есть другой мир, вне больницы, в котором жена, сын, родители, друзья. Насколько бы мне, да нам всем, было бы легче, если бы мы тогда смогли хоть два слова от Леши получить в ответ.

И когда в этом году его на скорой привезли в Первую Градскую, и двери реанимации захлопнулись передо мной, я подумала: не может быть, кошмар повторяется... Готовилась вымаливать у врачей и медсестер информацию. А мне вдруг говорят: вы можете пройти к нему ненадолго. Вот бахилы, вот халат. Муж подключен к аппарату искусственной вентиляции легких, говорить пока не может, но операция прошла хорошо. Я тогда просто постояла рядом с ним с полчаса где-то, подержала его за руку. А когда приехала домой, было такое ощущение, что мы поговорили».

«Хотелось сказать родным: я жива!»

Не только здоровым так важна эта ниточка, связующая с пациентом в реанимации. Человек, находящийся по ту сторону закрытой двери, окруженный аппаратами и тишиной, тоже нуждается в нас. И тоже волнуется - за своих близких, находящихся в полном здравии.

«Первый раз я лежала в реанимации где-то полтора года назад, - вспоминает Любовь. - Это были, наверное, самые страшные четыре дня в моей жизни. Было очень больно, физически больно, и я, взрослая женщина, просто мечтала, чтобы рядом со мной оказалась мама. Или муж. Или хоть кто-то родной, который погладил бы меня по голове, поправил одеяло, дал бы попить.

Это была онкологическая больница. У меня, слава богу, оказалась доброкачественная опухоль. Но рядом лежали онкологические пациенты - а это особые люди. Они уже в каком-то своем мире существуют. К ним нужен совершенно другой подход, по другим меркам. И была одна смена в реанимации - господи, как же они на всех кричали. Один мужчина, в бессознательном состоянии, все время сбрасывал с себя одеяло. Еще, помню, была женщина, все время очень громко стонала. И вот эта смена ужасно злилась на них и срывала зло на других. Я понимаю, медики - тоже люди, со своим настроением и проблемами. Но нельзя, мне кажется, поддаваться своему настроению в реанимации с беспомощными людьми. Если бы тогда к нам пускали родственников, они бы возмутились, пожаловались. А так... Что может беспомощный человек?

Когда я через год снова оказалась в реанимации, уже в другой больнице и уже с нормальным отношением, все те несколько дней, что я там провела, я переживала за родных. Они ведь помнили, как было ужасно первый раз. И мне хотелось их успокоить, сказать, что за мной хорошо ухаживают, что чувствую себя сносно».

Об этом почему-то мало думают - что человек в реанимации может переживать не за себя, а за своих близких. Хотя это очевидная и совершенно естественная потребность: придя в себя, осознав, что ты остался в этом мире, подумать о семье.

Скольких ненужных треволнений, домыслов и непониманий можно избежать, если бы у близких была возможность в телефонной трубке услышать чуть больше, чем просто «состояние стабильное».

«На посту постоянно разрывался телефон, - вспоминает Любовь. - Наверное, медсестры замучились без конца снимать трубку, слышать один и тот же вопрос и отвечать одно и то же. Мне не хватало мобильного. Я не собиралась болтать, да и сил на это у меня не было. Но вот самой сказать мужу: „Не волнуйтесь, я жива“, - вот этой возможности мне очень не хватало».

Зачем это нужно

У входа в реанимационную палату расположен медицинский пост.

Она удивлена:

А чем они мешают? Наоборот, больному приятнее, если его покормит или умоет родной человек. А неудобства... В случае чего, всегда можно поставить ширму.

Неудобства - это последнее, о чем думаешь в реанимации, - говорит Елена. - Когда человек на грани жизни и смерти, тебе совершенно не до этого. Ну да, кто-то после операции лежит абсолютно голый под одеялом. Мимо ходит масса людей: врачи, медсестры. Санитарки кормят больных и моют им попу. Ощущение стыдливости здесь размывается. А потом... Каждый пациент сосредоточен только на себе, и посетители видят только своего близкого.

Наверное, это действительно так. Здоровых ужасает: как так, какие-то медицинские манипуляции больному делают в присутствии посторонних? Или публично приходится решать вопросы туалета. Но человеку, который находился на грани жизни и смерти, не до этих «мелочей», ему нужны силы, чтобы выкарабкаться. Другие посетители, с которыми мне удалось поговорить, только подтверждали это. Все говорили только о своих близких, борющихся за жизнь. А если врачам нужно провести какие-то процедуры, то просто всех просят выйти из палаты. По крайней мере, так устроено в Первой Градской.

«Нужно понимать, что реанимация, вообще, лечебное учреждение - такая же часть жизни, как и все остальное, - говорит Алексей Свет, главный врач Первой Градской больницы имени Н. И. Пирогова. - Родственники должны видеться с близкими в реанимации. Врачи должны разговаривать с ними, объяснять, что происходит, почему, что будут делать. Это такая же часть нашей работы, как установка коронарного стента».

Ты остаешься таким же человеком, и когда лежишь в реанимации, когда тебе плохо. Конечно, в первую очередь тебе нужны близкие люди рядом. Для нас это все естественно.

Алексей Свет

Главный врач Первой Градской больницы имени Н. И. Пирогова

Закрытые двери - это бесчеловечно

Сейчас в Госдуме рассматривают законопроект, который должен закрепить право близких посещать пациента в реанимации. Пока допуск лишь рекомендуется соответствующим письмом Минздрава, так что решение остается за главным врачом. Противники «открытой реанимации» приводят как аргумент инфекции и неадекватных родственников, которые мешают работе медперсонала. Эти доводы разбиваются об опыт больниц, где реанимация открыта для посещения, например, Первой Градской.

Медицинский пост контролирует посетителей и не пропустит ни чихающего, ни пьяного, ни истерящего. На входе человеку все разъясняют, чтобы он не испугался всех трубочек, протянутых к его близкому. По мнению врачей, это организационные вопросы, которые решаются исходя из элементарных понятий этики и человечности.

«Позиция, что в реанимацию никто не должен входить, - это стереотип советской медицины, - уверен Марат Магомедов, заместитель главного врача по анестезиологии и реаниматологии Первой градской больницы имени Н. И. Пирогова. - Врач, пациент, его родственники - это не конкуренты, у нас у всех одна задача, поэтому диалог необходим. И я всегда просил родственников писать нашим пациентам записки-весточки. Потому что это бесчеловечно - держать в неведении. Мам в реанимацию пускаем вообще всегда. Потому что мамы - самый стойкий, самый щепетильный народ. Они готовы ночевать под дверью, покорно сносить все невзгоды. Скажи матери, что надо переплыть Москву-реку для спасения сына - и она тут же бросится в воду.

Не пускать мать к своему ребенку, сколько бы лет ему ни было, это каким бесчувственным надо быть!

Марат Магомедов

Заместитель главного врача по анестезиологии и реаниматологии Первой градской больницы имени Н. И. Пирогова

«Или вот сейчас у нас в палате находится дедушка. Около него постоянно жена и внук. Парень специально взял отпуск. Все время тормошит: деда, вставай, деда, надо покушать! Это имеет колоссальное значение. Слово тоже лечит. Тем более слово родного человека», - говорит врач.

«Любая закрытая информация - повод что-то домысливать, фантазировать, - подчеркивает Алексей Свет. - Есть такое понятие - качество жизни. И оно повышается, когда вы испытываете спокойствие. Вот это, наверное, главное».

Эту тему редко обсуждают, но врачи тоже умирают. И они умирают не так, как другие люди. Поразительно, насколько редко врачи обращаются за медицинской помощью, когда дело близится к концу . Врачи борются со смертью, когда дело идет об их пациентах, но очень спокойно относятся к собственной смерти. . Они знают, какие варианты у них есть. Они могут себе позволить любой вид лечения. Но они уходят тихо.

Уходим тихо

Много лет назад, Чарли, уважаемый врач-ортопед и мой наставник, обнаружил у себя в животе какой-то комок. Ему сделали диагностическую операцию. Подтвердился рак поджелудочной железы.

Диагностику проводил один из лучших хирургов страны. Он предложил Чарли лечение и операцию, позволявшую утроить срок жизни с таким диагнозом, хотя качество жизни при этом было бы низким.

Чарли это предложение не заинтересовало. Он выписался из больницы на следующий день, закрыл свою врачебную практику и больше ни разу не пришел в госпиталь. Вместо этого он посвятил все свое оставшееся время семье. Его самочувствие было хорошим, насколько это возможно при диагнозе рак. Чарли не лечился химиотерапией, ни радиацией. Спустя несколько месяцев он умер дома.

Естественно, врачи не хотят умирать.

Естественно, врачи не хотят умирать. Они хотят жить. Но они достаточно знают о современной медицине, чтобы понимать границы возможностей. Они также достаточно знают о смерти, чтобы понимать, чего больше всего боятся люди - смерти в мучениях и в одиночестве. Врачи говорят об этом со своими семьями.

Врачи хотят быть уверены, что когда придет их час, никто не будет героически спасать их от смерти, ломая ребра в попытке оживить непрямым массажем сердца (а это именно то, что происходит, когда массаж делают правильно). Практически все медработники хотя бы раз были свидетелями «тщетного лечения», когда не было никакой вероятности, что смертельно больному пациенту станет лучше от самых последних достижений медицины.

Но пациенту вспарывают живот, навтыкивают в него трубок, подключают к аппаратам и отравляют лекарствами. Именно это происходит в реанимации и стоит десятки тысяч долларов в сутки. За эти деньги люди покупают страдания, которые мы не причиним даже террористам.

Я сбился со счета, сколько раз мои коллеги говорили мне примерно следующее: “Пообещай мне, что если ты увидишь меня в таком состоянии, ты не будешь ничего делать ”. Они говорят это на полном серьезе. Некоторые медики носят кулоны с надписью “Не откачивать”, чтобы врачи не делали им непрямой массаж сердца. Я даже видел одного человека, который сделал себе такую татуировку.

Лечить людей, причиняя им страдания, мучительно. Врачей обучают не показывать свои чувства, но между собой они обсуждают то, что переживают. “Как люди могут так истязать своих родных?”, - вопрос, который преследует многих врачей.

Я подозреваю, что вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин высокого процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями.

Для меня лично это была одна из причин, по которой последние десять лет я не практикую в стационаре.

Доктор, сделайте все

Что случилось? Почему врачи прописывают лечение, которое они бы никогда не прописали сами себе? Ответ, простой или не очень, - пациенты, врачи и система медицины в целом.

Представьте такую ситуацию: человек потерял сознание, и его привезли по скорой в больницу. Никто не предвидел этого сценария, поэтому заранее не было оговорено, что делать в подобном случае. Эта ситуация типична. Родственники напуганы, потрясены и путаются в многообразных вариантах лечения. Голова идет кругом.

Когда врачи спрашивают “Хотите ли вы, чтобы мы “сделали все”?”, - родные говорят “да”. И начинается ад. Иногда семья на самом деле хочет “сделать все”, но чаще всего родные просто хотят, чтобы было сделано все в разумных пределах.

Проблема заключается в том, что обыватели часто не знают - что разумно, а что нет. Запутавшиеся и скорбящие, они могут и не спросить или не услышать, что говорит врач. Но врачи, которым велено “сделать все”, будут делать все, не рассуждая, разумно это, или нет.

Такие ситуации случаются сплошь и рядом. Дело усугубляется подчас совершенно нереалистичными ожиданиями о “могуществе” врачей. Многие думают, что искусственный массаж сердца - беспроигрышный способ реанимации, хотя большинство людей все равно умирают или же выживают глубокими инвалидами (если поражается мозг).

Я принял сотни пациентов, которых привозили ко мне в больницу после реанимации искусственным массажем сердца. Лишь один из них, здоровый мужчина со здоровым сердцем, вышел из больницы на своих двоих.

Если пациент серьезно болен, стар, у него смертельный диагноз, вероятности хорошего исхода реанимации почти не существует, при этом вероятность страданий - почти 100%. Нехватка знаний и нереалистичные ожидания приводят к плохим решениям о лечении.

Конечно же, не только родственники пациентов виноваты в сложившейся ситуации. Сами врачи делают бесполезное лечение возможным.

Проблема заключается в том, что даже врачи, которые ненавидят тщетное лечение, вынуждены удовлетворять желания пациентов и их родственников.

Вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин высокого процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями

Представьте: родственники привезли пожилого человека с неблагоприятным прогнозом в больницу, рыдают и бьются в истерике. Они впервые видят врача, который будет лечить их близкого.

Для них он - таинственный незнакомец. В таких условиях крайне сложно наладить доверительные отношения. И если врач начинает обсуждать вопрос о реанимации, люди склонны заподозрить его в нежелании возиться со сложным случаем, экономии денег или своего времени, особенно если врач не советует продолжать реанимацию.

Не все врачи умеют разговаривать с пациентами на понятном языке. Кто-то очень категоричен, кто-то грешит снобизмом. Но все врачи сталкиваются с похожими проблемами.

Когда мне нужно было объяснять родственникам больного о различных вариантах лечения перед смертью, я как можно раньше рассказал им только о тех возможностях, которые были разумны в данных обстоятельствах.

Если родные предлагали нереалистичные варианты, я простым языком доносил до них все отрицательные последствия такого лечения. Если семья все же настаивала на лечении, которое я считал бессмысленным и вредным, я предлагал перевести их в ведение другого врача или другую больницу.

Еще по теме в продолжении статьи

Не удерживай того, кто уходит от тебя. Иначе не придет тот, кто идет к тебе.